Дневной ведущий сцены Майдана

Общественно-политической деятельностью занимаюсь на протяжении всей своей жизни. После того как написал книгу "Человек и нация" в 2010 году, активно начал ездить по стране с гитарой. Так меня и заметили. С тех пор я вел политические протестные митинги. Таким же образом попал ведущим на сцену Майдана.

После Майдана я не стал ни министром, ни депутатом. Я всю свою жизнь в политике. Я знаю, что там происходит, и кто там находится. Все мы знаем тех мерзавцев - кого больше, кого меньше. Легче спросить: а кто там не мерзавец? К сожалению, они есть со всех сторон. Еще раз называть одни и те же фамилии не буду. Имею в виду и экс-регионалов, и "нынешних", и многих из так называемых новых лиц. Я видел много этого закулисья... Они понимают, что я им не подхожу, и я понимаю, что туда не пойду.

За это время каких-либо существенных изменений не произошло. Кроме того, что я, вместе со всеми, постарел на три года. После Майдана у меня сразу начало "прыгать" давление. Слава Богу, в свое время меня спасли. Но ничего - жив. Живее всех живых! Занимаюсь тем, чем и прежде - общественно-политической патриотической деятельностью. Сейчас больше выступаю не один, а вместе с лучшими художниками Украины. Со своей гитарой и книгами я за эти годы провел около 750 бесед-концертов. Примерно половина из них - для солдат.

Планирую издать книгу о Майдане, но более художественную. Я люблю писать то, что не пишет никто или пишет редко. Писать в 28-й раз, кто кого побил, кто кого ударил, кто кого куда послал- не интересно. Хочу передать весь этот психологизм и драматизм Майдана. Для меня это новое, потому что раньше я все-таки писал в сфере публицистики. Пишется мне тяжело - я очень требователен к своим текстам. Пишется через кровь и слезы. Иногда пишешь, а слезы как сопли льются из глаз. Без всякого плача, они просто текут. Не знаю, допишу ли.

Пока мне удается так жить - между политиками и людьми. "Мерседесов" не получил. И не хочу. Меня уважают люди, а это мой самый ценный капитал. Иногда даже странно - приезжаю в какое-то село, а бабушка подходит и говорит: "О, сынок, я тебя помню". Или приезжаешь впервые в другую страну, а тебя встречают как своего. Потому что много украинцев и не только, оказывается, очень активно смотрели интернет-трансляции. Уважение людей - это большое благо, которое не купишь. Оно проявляется по-разному. Недавно мы были в Виннице, нам там хозяйки испекли и дали на дорогу такие супер-пирожки... Это намного важнее, чем иметь 8-этажный дом и жить в нем как в тюрьме, как в золотой клетке. Намного важнее, что я не боюсь ходить по улице и смотреть людям в глаза.

Жаль, что сейчас концентрация мерзавцев не уменьшилась, а количество героических светлых честных людей, к сожалению, наоборот. Каждый герой Небесной сотни, каждый герой Небесных полков на востоке - это тот человек, на которого опиралась Украины. И потерей этих людей я опечален больше всего. Каждый из них - это человек-Бог, настоящая элита.

Вопрос о том, нужен ли был Майдан, риторический. Как можно подвергнуть сомнению человеческую честь, мораль и достоинство? Это была революция достоинства, прежде всего.  Это уже потом кто-то сказал, что люди стояли за евроинтеграцию. Безусловно, это была революция людей достоинства. У кого этого достоинства не было тогда - и сейчас нет. Потому что те, кто не имеет национального достоинства, не могут иметь и личного.

Отец Героя Украины Сергея Нигояна, убитого 22 января 2014 года во время противостояния на улице Грушевского в Киеве

Одно время я отказывался общаться с журналистами. Раньше ужас был - не давали покоя. Сначала было много обращений, а за последний год - вообще никто ни разу не звонил. В своей гибели Сергей виноват сам, что поехал туда. Мне сердце подсказывало все время, что что-то произойдет в любом случае.

Сейчас каждый день проходит бессмысленно после его смерти - ходим, кушаем, спим. Просто существуем и все. Нам никто не поможет его вернуть. Я каждую секунду вспоминаю о нем. Каждый день. Я вспоминаю все, что происходило с ним в прошлом - каждый его шаг, каждую минуту, как он со мной везде ездил. Это никогда не пройдет. Мне трудно все это переживать. Вы представьте, как это можно когда-нибудь забыть? То есть, как это - "забудем", "все пройдет", "ничего не было"? И какая разница, сколько времени истекло - три года, 20 или 50? Нам совершенно одинаково, пока мы живы. С женой вообще нельзя говорить на эту тему. Я-то хоть мужчина, а ей очень плохо. То сердце, то почки прихватят, после смерти Сергея на нервной почве в больницу попадала уже два раза.

Сейчас, как и до Майдана, мы живем в Днепропетровской области, держим хозяйство для себя. Нам государство ежегодно выплачивает компенсацию. Но деньги нас вообще не интересуют. Нам бы его вернули. А так... Лучше бы он был жив. Волонтеры и обычные люди помогали только первый год. Сейчас это уже забывается. Я так смотрю, что через год забудется и Майдан, и все остальное. Потому что никто никому не нужен. От власти последний раз связывались в феврале из Администрации Президента - дали транспорт и повезли в Киев. Каждый год 20 февраля президент собирает родственников погибших (на Майдане - ред). А так… Кому это нужно? Кто будет звонить, кто будет спрашивать? Для меня и эта, и прошлая встреча (с президентом - ред.) была одинаковой. Я просто поехал и вернулся обратно. Все равно никто Сергея не вернет. Друзья Сергея иногда связываются с нами. Случайно встретились, поговорили, а специально не встречаемся. Лично мы никуда не обращались за помощью. Если честно сказать, нам она и не нужна. Без него вся эта помощь бессмысленна.

Для меня после Майдана уже никаких изменений не может быть. Что может поменяться? В худшую сторону - да, поменялось. В лучшую - нет. Идет война, там – убивают. Все переживаешь, смотришь и это все плохо влияет на наше здоровье и нервы. 

Бывший сотрудник Киевского полка спецподразделения МВД Украины "Беркут". Сейчас он находится в СИЗО вместе с пятерыми бывшими "беркутовцами" по обвинению в убийстве 48 активистов Майдана

В первый раз я попал в госпиталь 19 января на Крещение с тяжёлой черепно-мозговой травмой. Что-то попало очень тяжёлое - прилетело в затылок, потом еще "коктейлем" добавили. Меня на две недели положили в стационар. Полечился - и сразу вышел на работу. Но мне нужна была реабилитация. Поэтому я в основном на охране полка сидел. Я не мог надевать тяжёлую амуницию. Как только надевал каску и бронежилет, у меня пережималась какая-то вена на шее, и мне становилось плохо, вплоть до потери сознания, были скачки давления. Эти последствия ощущаю до сих пор.

20 февраля у меня было обострение, из-за того, что был третий день уже на ногах. Я предупреждал, конечно, начальство. Но, как это у нас всегда происходило, людей не хватало и - "надо ехать", "посидишь в транспорте".

В госпитале я находился до 23-го. Мне надо было там продолжать лечиться, но нам позвонили и сказали, что, мол, в больнице нас будут искать и физически уничтожать. Поэтому я самостоятельно покинул госпиталь и находился по месту прописки. На работу вернулся уже 8 марта. Как раз у нас проходила первая переаттестация. Интересовались согласны ли дальше работать, нести службу. И с 8 числа я продолжал нести службу там же, в полку в Киеве. Тогда уже особой работы на массовых мероприятиях не было. В основном находились в резерве, тогда нежелательно было светиться перед народом.

Вот что самое неприятное после Майдана - неопределенность. Не понимал, что будет дальше, как и где служить. "Беркут" расформировали и тогда создали на его базе спецполк милиции. Все, кто во время переаттестации заявил о том, что желает продолжать службу, так и остались. Если бы повестка пришла, поехал бы в АТО. Когда еще работал в полку, наши ездили. Но меня не отправляли по состоянию здоровья.

В сентябре 2014-го все также из-за проблем со здоровьем уволился. С сентября я подрабатывал в частной охранной фирме. Под меня подобрали объект для охраны. Я прошел стажировку, и с первого марта 2015 года обещали взять в штат. Но десять дней не хватило - "закрыли". Задержали 20 февраля 2015 года. Пришли с Генпрокуратуры домой, я открыл дверь. Они провели обыск и вручили подозрение. Причем подозрение вручили хитро - с предлогом, что я не являюсь на допрос в Генпрокуратуру. Но никакой повестки мне не приходило. Они мне отправили повестку, но она не дошла. Есть три дня, чтобы явиться в Генпрокуратуру. Они еще не истекли, а у меня уже проводили в обыск. До этого несколько раз вызывали в Генпрокуратуру, я являлся на допросы. Первый был в апреле 2014-го, когда в тот день нас, несколько человек, выпустили и закрыли Аброськин и Зинченко (еще два фигуранта дела "экс-беркутовцев" Павел Аброськин и Сергей Зинченко, - ред.).

Я второй год здесь сижу и не понимаю, за что. Проскакивают фразы в суде, что неважно, стрелял не стрелял… Мол, ты там был с утра 20-го, значит, виновен. Я никогда не отрицал, что там был. Но в чем моя вина? Я не сделал ни одного выстрела. Я активистов даже не видел, не то что целился в них или стрелял. Просто нашли козлов отпущения.

У меня много друзей было на Майдане с той стороны. Даже родственники стояли на Майдане. Они знали, что я на работе и ни с кем из них не портились отношения. Каждый свое мнение высказывал, конечно, но до скандалов не доходило. В моменты затишья могли встретиться, постоять, пообщаться. Во время Майдана были, конечно, мысли уволиться, хотя и не дошло до этого. Дома практически не бывали. Если бывали, то считанные часы. Я приезжал домой в два часа ночи, а в шесть уже была погрузка.

Самое неприятное было, когда попадал домой, включал телевизор. СМИ освещали только одну сторону и просто обливали грязью. Настолько было неприятно, потому что знаешь, что там происходило на самом деле, а из нас делают виноватых во всех бедах. Но эта "мирная" акция была не такой уж святой.

Мне кажется Майдан на все повлиял. Естественно, после Майдана все стало по-другому. Если до Майдана были какие-то планы на жизнь, на будущее, то дальше не знал, что будет. Вроде бы как ушел из милиции, зацепился за хороших людей в этой охранной фирме, начал выстраивать линии на будущее… Но этому не дали осуществиться.

Мы выполняли свои функции. Нести службу - твоя работа, ты любишь эту работу. Ты охраняешь общественный порядок. И сейчас можно видеть - как работали при той власти, так и при этой люди работают. Есть определенные обязанности, которые нужно выполнять.

Я не жалею ни о чем. Единственное, о чем жалею, что поверил в профессионализм нашей Генеральной прокуратуры. Думал, что они все-таки разберутся и не станут просто так закрывать человека. Но, как оказывается, им все равно. Поэтому я нахожусь здесь. Если выпустят - хочу работать, платить налоги, семью создавать. Пора уже, как-никак.

Адвокат родственников Небесной сотни

Изменения в жизни начались не после, а во время Майдана. Буквально 30 ноября. Были первые пострадавшие, которых я лично знала. Половина людей друг друга знали. Все шутили: "чем отличается Россия от Украины? Когда кричат "Беркут", то в Украине бегут туда, откуда кричат, а в России - убегают". Так вот 30-го ноября, когда люди бежали навстречу и кричали: "Беркут! Беркут!", этот момент стал для меня психологически переломным. Для меня было очень важно, чтобы это не распространилось. В Беларуси я видела то же. И мне было страшно, что в Украине будет так же.

30 ноября был первый суд по запрету заявленной акции после избиения людей ночью. В шесть утра мы подали заявку, чтобы получить возможность легально проводить митинг. Мы надеялись, что придут люди и избиения просто так не сойдут с рук. Раньше это была существенная часть работы, но она не занимала так много времени. Я постоянно защищала свободу мирных собраний, мы боролись против таких запретов, как отказ проводить любые митинги в конкретном месте на полгода вперед. Например, как перед Генпрокуратурой.

Постепенно я начала смещаться от адвокатской деятельности к правозащите. Сначала было первое декабря, затем 11 декабря, затем был Антимайдан. Но потом начались события на востоке страны, и внимание разделилось. На рабочем компьютере у меня есть папки "Крым", "Восток", "Майдан". Это те направления, которыми я больше всего я занимаюсь.

У меня изменилась и структура клиентов. Раньше до Майдана я была больше адвокатом обвиняемых, подозреваемых, а сейчас - больше пострадавших.

До Майдана правозащитой я занималась на волонтерских началах. А по востоку уже есть поддержка международных организаций. Когда ты что-то делаешь, тебе начинают помогать. Это не значит, что все, чем я занимаюсь, делаю только я. Тянутся люди, которым это интересно. Ко мне на каком-то следственном эксперименте пришла девочка-юрист и говорит: "Я хочу с вами работать, волонтерить". Потянулись ниточки, которые начали вообще менять общество. Отсюда же начала деятельность по реформе полиции, отсюда пошла деятельность по аттестации. Это все - логическое следствие. Например, адвокаты, которые занимались делами Небесной сотни, были сначала в аттестационных комиссиях прокуратуры. Это продолжалось несколько месяцев, потом пошла аттестация полиции. Потом от этого отталкиваешься и уже предлагаешь изменения в законодательство. Все это является логическим следствием того, что произошло 30 ноября на Майдане.

Мне предлагали должности. Не хочу говорить кто и куда именно. Но в государственные органы. Почему отказалась? А кто будет делать то, что я делаю? И я себя не очень вижу на государственной должности. Кроме того, очевидно, что я отказалась входить во Временную следственную комиссию по проверке судей судов общей юрисдикции, потому что у меня был конфликт интересов. Во время участия в аттестационной комиссии полиции я тоже иногда брала самоотвод.

Со свободным временем - очень ужасная ситуация. У меня особенно много времени никогда не было. Но сейчас уже труднее провести несколько дней без сна, хотя иногда приходится. Это истощает и влияет и на точность принятия решения, и на мотивацию. Но это неправильно. Когда у меня какое-то отравление или температура, когда физически не могу куда-то уйти, тогда все - принудительно отдыхаю.

Если бы не было Майдана все пошло по-другому, были бы существенные изменения к худшему. Лучше бы не стало.